Из блокадного Ленинграда

В 1942 году из блокадного Ленинграда вывезли в Шарангу 120 детей. С ними вместе приехала молодая воспитательница Зинаида Ивановна Федорова (на фото), здесь, в Шаранге, после замужества ставшая Бахтиной.

Зинаида Ивановна Бахтина вспоминает о жизни блокадного Ленинграда:

«Первый день войны был теплым, солнечным. Это было воскресенье. Мы с подружками отправились в кино. Когда кончился сеанс, вышли на улицу и удивились: столько было народу на площади и все почему-то столпились у репродукторов. Так мы узнали, что началась война.

Мой отец работал на военном заводе. Завод эвакуировался на Урал, но мои родители решили остаться в Ленинграде. Уже на четвертый месяц войны в городе начался голод. Запасов ни у кого никаких не было. Чтобы подольше растянуть те продукты, которые были в Ленинграде, ввели карточную систему. Рабочий получал 250 граммов хлеба в день. Кроме этого, по несколько граммов на карточку давали крупы, муки, макароны. Эти скорбные граммы клали в кастрюлю, заливали водой, варили супчик. Холодно, темно, не было воды, спали одетыми, но работали. Фронт получал все необходимое. Слабели от голода так, что не хватало сил ходить с работы домой. Переходили на казарменное положение. У ворот путиловского завода возвышались штабеля трупов. Но на место мертвых становились живые, город продолжал сражаться.

В декабре 1941 года пришел с завода отец.  Мы удивились: ведь он был на казарменном положении и почему-то пришел домой. Принес по горсточке муки, крупы и вермишели. Сварили супчик. Мать уговаривает нас: «Вы уж как-нибудь без ужина. Отца надо накормить. Ему работать, ведь совсем ослаб». Отец отказался есть, сказав: «Я сыт, хочу посмотреть, как дети едят. Ведь завтра от вас уйду». Утром он умер.

Умерших ленинградцев хоронили в братской могиле. Зашивали в простыни и увозили туда на саночках. Мать не захотела хоронить отца на братском кладбище. Ему сделали гроб, обмыли, одели и повезли на кладбище, чтобы была у него отдельная могилка. Мать не ездила с нами, поехали мы с братом. Приехали, а на кладбище никого нет. Только воет ветер, валит снег. Брат и говорит: «Давай разроем сугроб и поставим в него гроб, весной придем и похороним». Нам тогда и в голову не приходило, что до весны мы просто не доживем.

А голод становился сильнее. Была у нас кошка. Мы ее убили, сварили. Я сама мясо не ела, но видела его сваренным: мягкое, белое, похожее на куриное. Вторую кошку мы поймали сами, уже чужую, и съели. Ела и я. Ели собак, птиц, весной – траву. Горчицу давали без карточек. Брали, вымачивали, приспособились печь лепешки и ели их. Мать перед смертью, в последние месяцы, только ими и питалась, все отдавая нам, хотя и отдавать было почти нечего.

Чтобы теплее было спать, ложились на одну кровать. Вечером обычно разговаривали, вспоминали, как хорошо жили до войны. Эти разговоры согревали нас, помогали забыть и голод, и холод. Однажды утром проснулись, а мать мертвая. Пошли к соседям, чтобы узнать, как все делать. А они говорят: «У нас своего горя хватит. Как хотите, так и делайте». Нагрели с сестрой воды, начали мыть мать. Тело ее было иссохшее, ведь она все отдавала нам. Сколько было на ней вшей. Воду льешь, они сползают вместе с водой, а потом опять откуда-то берутся. Зашили в простынь. Узнали, что за пайку хлеба могильщик может похоронить мать при нас. Получили хлеб, взяли саночки, положили мать и поехали. Приехали, отдали хлеб могильщику, и он при нас столкнул мать в ров, и она, перевернувшись несколько раз, упала на дно этого рва.

В двухэтажном доме мы остались живыми вдвоем с сестрой. Нас позвали в другой дом. Мы перешли, потому что страшно было двоим в большом доме. Пилили деревья, ломали мебель, все сжигали в печках, чтобы согреться. Люди умирали на ходу. Ведь надо было и работать, и рыть окопы или братские могилы после работы. Трупы складывали на кладбище штабелями. Когда их набиралось много, только тогда закапывали.

Я работала в артели инвалидов. Хлеба нам давали сначала по 125 граммов, потом по 75, но и в таком хлебе муки было немного. Двенадцатилетней моей сестре по вечерам я запасала дров, оставляла паек. Утром уходила на работу, а сестра должна была истопить печку, сварить похлебку. Однажды прихожу с работы – ничего не сделано. Я ее упрекать, а она лежит в той же позе, что и утром. Перевернула ее к себе – глаза остекленели, но дышит. Бросилась к соседям: «Посмотрите, что с сестрой?» Говорят: «Ты помешала ей умереть. Оставь ее в покое». Ушла на работу, не работалось. Начальница заметила мое состояние, поинтересовалась, что со мной, отпустила. Прихожу – сестра лежит все в той же позе. Позвала соседку: «Посмотрите, жива ли сестра». Соседка говорит: «Умерла». «А почему у нее глаза открыты?» – «Это ты ей помешала умирать. Когда обмоешь, положи ей на веки пятачки». Обмыла я сестру одна, зашила в простынь. Слез уже не было. На ночь унесла на чердак, а наутро увезла на братское кладбище.

Осталась одна, работала. Встретилась со своей учительницей, которая предложила мне сопровождать детей в эвакуацию. Ехали долго в товарных вагонах, поезд постоянно обстреливали. Так попала в Шарангу.

Так выстоял и победил город Ленина. Пусть это никогда больше не повторится. Пусть все учатся. Пусть все живут».

Зинаида Павловна Зарембо